Посёлок. Страница 6

– Дик уже ощущает себя аборигеном этих мест. Он бросил ходить ко мне пять лет назад. Я не уверен, помнит ли он азбуку.

– Зачем? – спросила мать. – Книг все равно нету. И письма писать некуда. И некому.

– Дик много песен знает, – вступил Олег. – И сам сочиняет. – Олегу стало немного стыдно, что ему приятно ощущать недоброжелательство старика к Дику, и потому он решил Дика защитить.

– Не в песнях дело. Песня – заря цивилизации. А для малышей Дик – кумир. Дик – охотник! А для вас, бабы, он пример. «Посмотри на Дика. Вот хороший мальчик!» А для девочек он рыцарь. Ты не обращала внимания, какими глазами на него глядит Марьяшка?

– Пускай глядит. Замуж выйдет. Для поселка хорошо.

– Мама! – не выдержал Олег.

– А что?

Мать, как всегда, ничего не замечала вокруг, жила в каком-то своем мире, пережевывала древности.

– И тебя радует мир диков? – Старик был зол. Он даже грохнул кулаком по столу. – Мир благополучных быстроногих дикарей?

– А что ты предлагаешь взамен?

– Вот его. – Старик положил тяжелую ладонь на затылок Олегу. – Мир Олега – это мой мир, это твой мир, от которого ты пытаешься отмахнуться. Хотя тебе-то никакого другого не дано.

– Ты не прав, Боря. – Мать пошла на кухню, сняла с огня миску с кипятком и принесла в комнату. – Сахар кончился.

– У меня тоже, – ответил старик. – Сейчас корни худые, несладкие. Эгли говорит, что придется месяц потерпеть. Поедим с хлебом. Ты же интеллигентная женщина и должна понимать, что мы обречены на вырождение, если на смену нам придут дики-охотники.

– Не согласна я с тобой, Боря, – сказала мать. – Нам бы выжить. Я сейчас не о себе конкретно говорю, а о поселке. О детишках. Когда я гляжу на Дика или на Марьянку, у меня появляется надежда. Ты их называешь дикими, а я думаю, что они смогли приспособиться. И если они сейчас погибнут, мы все погибнем. Слишком велик риск.

– А я, значит, не приспособился? – спросил Олег.

– Ты меньше других приспособился.

– Ты просто боишься за меня, – ответил Олег. – И не хочешь, чтобы я шел в горы. А я из арбалета стреляю лучше Дика.

– Я боюсь за тебя, конечно, боюсь. Ты у меня один. Ты все, что у меня осталось. А ты с каждым днем все больше от меня отрываешься, уходишь куда-то, чужим становишься.

Старик мерно шагал по комнате, так бывало, когда он недоволен учениками, если они ленятся. Нагнулся, поднял с табуретки глобус. Он его сделал из гриба-гиганта, который вырос той зимой у сарая. Они тогда с Олегом вместе терли краски, цветную глину, которую Марьяна и Лиз отыскивали у ручья, ту самую, из которой теперь делают мыло. Ее высушили, получилось два цвета – белый и серый. А сам гриб был сиреневым. И Старый по памяти нарисовал все материки и океаны Земли. Глобус получился бледным, а за два года еще больше побледнел и стерся, стал как круглое яблоко.

Олег увидел на столе маленькое пятнышко розовой плесени. Это не желтая, это ядовитая плесень. Он осторожно стер пятнышко рукавом. Глупо, когда родная мать предпочитает тебе другого. В общем, это предательство. Самое настоящее предательство.

– Мы с тобой умрем, – напомнил старик.

– И отлично. Пожили достаточно, – отрезала мать.

– Тем не менее не спешим умирать, цепляемся за эту жизнь.

– Мы трусливы.

– У тебя всегда есть Олег.

– Я жила ради него.

– Мы с тобой умрем, – продолжал старик, – но поселок должен жить. Иначе пропадет смысл нашего с тобой существования.

– Больше шансов выжить у поселка охотников, – настаивала мать.

– Больше шансов выжить у поселка таких, как Олег, – сказал старик. – Если править нашим племенем будут Дик и ему подобные, то через сто лет никто не вспомнит, кто мы такие, откуда пришли. Восторжествует право сильного, законы первобытного племени.

– И будут они плодиться и размножаться. И станет их много. И изобретут они колесо, а еще через тысячу лет – паровую машину. – Мать засмеялась, как будто заплакала.

– Ты шутишь? – спросил Олег.

– Ирина права, – ответил старик. – Борьба за существование в элементарной форме приведет к безнадежному регрессу. Выжить ценой вживания в природу, принятия ее законов – значит сдаться.

– Но все-таки выжить, – стояла на своем мать.

– Она так не думает, – сказал Олег.

– Конечно, она так не думает, – согласился Старик. – Я знаком с Ириной уже двадцать лет. И знаю, что она так не думает.

– Я вообще предпочитаю не думать.

– Врешь, – сказал Старый. – Мы все думаем о будущем, боимся и надеемся. Иначе перестанем быть людьми. Именно груз знаний, которыми не отягощает себя Дик, заменяя их простыми законами леса, может нас спасти. И пока есть альтернатива, мы можем надеяться.

– Ради этой альтернативы ты гонишь Олежку в горы?

– Ради сохранения знаний, ради нас с тобой. Ради борьбы с бессмыслицей, неужели не ясно?

– Ты всегда был эгоистом.

– Твой материнский слепой эгоизм не в счет?

– Зачем тебе Олег? Он не перенесет путешествия. Он же слабый.

Этого говорить не следовало. Мать поняла сама и взглянула на Олега, глазами умоляя его не обижаться.

– Я не обижаюсь, мам. Но я хочу идти. Может, хочу больше, чем все остальные. Дик бы даже с удовольствием остался. Сейчас олени кочевать начнут. Самая охота в степи.

– Он нужен в походе, – сказал старик. – Как бы я ни возмущался перспективами его власти, сегодня его умение, его сила могут нас спасти.

– Спасти! – Мать оторвала взгляд от Олега. – Ты талдычишь о спасении. А сам в него веришь? Три раза люди ходили в горы, сколько вернулось? С чем?

– Тогда мы были еще неопытны. Мы не знали здешних законов. Мы шли, когда на перевале был снег. Теперь мы знаем, что он тает только в конце лета. За любое знание приходится платить.

– Если бы те не погибли, мы бы жили лучше. Было бы больше кормильцев.

– Но все равно мы оказались бы во власти закона деградации. Или мы часть человечества и бережем его знания, или мы дикари.

– Ты идеалист, Боря, кусок хлеба сегодня нужнее абстрактных ананасов.

– Но ведь ты помнишь вкус ананаса? – Старый повернулся к Олегу и добавил: – Ананас – это тропический плод со специфическим вкусом.

– Я понял, – ответил Олег. – Смешное слово.

Глава вторая

– Бумага, – повторил Старый. – Хоть десяток листов.

– Будет тебе бумага, – пообещал Томас.

Те, кому уходить, собрались у ворот в изгороди. Остальные пришли их проводить. Все делали вид, что поход самый обыкновенный, как за корнями к болоту, а прощались как будто навсегда.

Те, кто уходил, были тепло одеты – одежду собирали по всему поселку. Тетя Луиза сама отбирала, ушивала, подгоняла. Наверное, Олег никогда не был так тепло одет. Только Дик ничего лишнего не взял. Он сам себе все шьет.

Дождь почти перестал, в лужах вокруг столбов плескались, пищали плавунцы. К хорошей погоде.

Томас посмотрел на плавунцов.

– Дождь перестает. Надо бы столбы укрепить.

– Не думай об этом, – ответила тетя Луиза, – без тебя справимся,

– А ты мне что принесешь, пап? – спросила рыжая Рут, дочка Томаса.

– Не надо, – отозвалась его жена Линда. – Не надо даже думать об этом. Главное, чтобы папа вернулся. Закутай горло, ты опять кашляешь.

– С перевала держи правее, – сказал Вайткус Томасу. – Помнишь?

– Помню, – улыбнулся Томас. – Как сейчас помню. Ты бы лег…

Мать держала Олега за руку, и он не смел вырвать руку, хотя ему казалось, что Дик чуть усмехается, глядя на него. Она хотела пойти с ними до кладбища, но Сергеев ее не пустил. Он никого не пустил, кроме Луизы со Старым.

Олег несколько раз оборачивался. Мать стояла, приподняв руку, словно хотела помахать вслед и забыла. Она старалась не плакать.

Над изгородью были видны головы взрослых. Мать, Эгли, Линда, Сергеев, Вайткус, а сквозь колючки, пониже, темнели фигуры ребятишек. Маленькая шеренга людей, за ними – покатые, блестящие под дождем розовые крыши маленькой кучки домиков.